Елена Руденко - Смерть в Версале[редакция 2003 г.]
Я слышу голос:
— Мадемуазель Теруань вы арестованы по обвинению в покушении на жизнь человека!
— Нет! — кричу я изо всех сил. — Нет!
Все взгляды теперь устремлены на меня.
— Вот пуля Теруань! Вот! Это не Теруань ранила мсье! Вот ее пуля! Вот!
Я кричу, срываюсь на хрип. Полицейский подходит к стене.
— Не надо волноваться, мадемуазель, — говорит он мне. — Успокойтесь.
Он достает пулю.
— Еще теплая, — замечает он.
Потом он идет к Теруань. Что–то прикидывает. Потом к раненому. Я волнуюсь, не знаю почему. Она же моя соперница, которую я терпеть не могу! Почему я волнуюсь за исход этого дела!?
— Вы правы, — говорит полицейский. — Мсье был ранен не мадемуазель Теруань.
— Но она стреляла в меня! — возмущается раненый мсье.
— Я стреляла в сторону, чтобы ты заткнулся! — кричит она. — Если бы не девочка, то меня бы упекли в тюрьму по твоей милости! Кретин!
— Но кто же тогда хотел меня убить? — спрашивает мсье.
— Преступник уже исчез, — грустно говорит полицейский, — пока мы тут разбирались.
Я тяжело опускаюсь на стул. Все это отняло у меня много сил. Я ставлю локти на колени, обхватываю голову руками.
Ко мне подходит Теруань. Я испуганно поднимаюсь. Она пожимает мне руку, обнимает меня!
— Спасибо тебе, — говорит Анна. — Ты спасла меня. Возможно, ты спасла мне жизнь. У меня много врагов, они смогли бы добиться, чтобы меня вздернули качаться на веревочке. Я тебе обязана по гроб жизни!
— Не стоит благодарности, — устало, но добродушно говорю я.
— Слушайте все! — продолжает Теруань. — Отныне я беру Светлану под свое покровительство. Всякий, кто ее обидит, будет иметь дело со мной. Понятно?
Все молчат. Наверно, поняли. Такая дама свое слово сдержит.
— Продолжаем веселье! — произносит она.
— Простите, можно я пойду? — робко прошу я.
Анна прощается со мной по–дружески, я улыбаюсь усталой улыбкой. Поль идет со мной. Он хочет проводить меня до дома. Мы садимся в экипаж.
— Какая ты умница! — восклицает он. — Ты настоящий сыщик! Достойная ученица своего учителя!
— Это не моя идея, — сознаюсь я. — Просто я вспомнила, как стреляла в портрет Луи XV, ты тогда мне помог. Мне не пришлось ничего придумывать. Самое трудно было обратить на себя внимание, я боялась, что меня не станут слушать.
— Но кто хотел его убить? — задумывается Поль.
Я пожимаю плечами:
— Надо спросить Макса, он может догадаться. Знаешь, тут что–то странно. Сама не понимаю. Думаю, только Макс сможет разобраться.
Мы приехали. Поль помогает мне выйти из экипажа. Все это время меня терзают мысли о газетной статье и мрачная догадка. Неужели Поль меня использует?
Наконец–то дома! Я плюхаюсь на диван. Мне хочется, чтобы Поль ушел. Нужно переписать на чистовик статьи для газеты. К тому же я очень устала и не могу сдержаться, чтобы не задать ему неприятный вопрос. Я задаю…
— Давай поговорим начистоту, — говорю я. — Ты видишься со мной, чтобы узнать как идет расследование убийства мсье Морьеса? Ты стараешься для своей подружки Теруань?
Мой голос звучит спокойно и устало.
— Нет! — восклицает Поль. — Нет!
— Я устала и не могу спорить, — говорю я.
— Я тоже не буду спорить! — произносит он.
Поль подходит к книжной полке берет Библию, православную Библию, подаренную мне бабушкой.
— Перед лицом Господа я заявляю, что я никогда не ставил цели узнать о ходе расследования, чтобы донести эти сведения до мадемуазель Теруань. Я никогда не использовал присутствующую здесь Светлану Лемус. Если я лгу, пусть Господь покарает меня!
Я понимаю, он не лжет. Поль истинный христианин. Я чувствую, из моих глаз текут слезу. Я опять веду себя как дура!
— Прости, — говорю я.
Он обнимает меня. Его взгляд падает на газету.
— Эта мерзость навела тебя на подобные мысли, — говорит Поль. — Никогда не доверяй злым сплетникам.
Он рвет газету. Я чувствую, мне становится легче.
— Имея такие подозрения, ты спасала Теруань! — восклицает он. — Ты ангел!
— Просто не хотелось быть свиньей, — говорю я. — Прости мою глупость. Я наговорила тебе гадостей.
Поль берет меня за подбородок и смотрит в глаза.
— Ты просто устала, нельзя после болезни так утомляться. Тебе надо отдохнуть, — говорит он.
— Мне нужно переписать статьи, — вздыхаю я.
— Это я сделаю, — говорит Поль. — Я понимаю твой почерк. Пойди, вздремни.
Я благодарю его. Помощь мне необходима. Я иду в комнату. Слава Богу, что все сложилось хорошо. Нет, я не святая. Я хотела помочь Теруань только ради себя. Иначе бы меня всю жизнь мучила совесть, а мне этого не хотелось.
А Поль? Мадлен была права. Это всего лишь детская влюбленность. Он просто мне нравится, и все. Я сама себе придумала любовь, размечталась. Как глупо!
14 ОКТЯБРЯ, среда
Я, Тереза Морьес, вновь принимаю у себя мсье Робеспьера.
— Вы хотели о чем–то поговорить со мной? — приветливо говорю я.
— Да, — отвечает он. — Я хочу поговорить с вами о том, как вы убили своего мужа.
Эта новость не шокирует меня. Я спокойна. Меня интересует только одно — как он догадался?
— Я вас слушаю, — невозмутимо говорю я.
— Вы подсыпали яд ему в табакерку, — поясняет депутат. — Ваш муж каждый раз, нюхая табак, принимал яд.
— Почему вы так решили? — все так же спокойно спрашиваю я.
Робеспьер начинает рассказ:
— Хорошо. Начнем с табакерки. Ваш муж любил нюхать табак, поэтому он держал на столе табакерку. Мне показалось странным то, что табакерка пустовала. Это вы высыпали табак, когда узнали, что мадемуазель Планш отравилась. Вам не хотелось, чтобы погиб еще кто–то. В смерти Планш вы не виноваты, просто она имела привычку все тащить по мелочам, в том числе отсыпать себе табак, который жевала. Так Планш поступила и на этот раз. Она умерла раньше вашего мужа, или потому, что жевала табак и приняла большую дозу яда, или потому что отсыпала верхний слой.
— Но почему вы подозреваете именно меня? — хладнокровно спрашиваю я.
Я держу себя так, будто речь идет не обо мне.
— Вы правы, — кивает депутат. — Яд в табак могли насыпать гости. Но мадемуазель Планш приходила к вам до ужина, а симптомы ее отравления были такими же, как и у вашего мужа. Значит, они приняли один и тот же яд. К тому же только кто–то из домочадцев мог потом опустошить табакерку. Оставались двое: вы и кузен вашего мужа. Но этот человек не способен продумать сложный план убийства, он вообще не любит думать. Другое дело вы, умная, честолюбивая женщина.
— Спасибо за комплимент, — благодарю я. — Хм… а как же слова Планш? Она говорила, что моего мужа хотят убить должники.
Этот вопрос меня давно занимает. Откуда поденщица это узнала?
— Знакомые Планш говорили, что она всегда лгала, — поясняет Робеспьер. — Слова о должниках–убийцах тоже оказались ложью, которая сильно запутала дело.
Этот человек меня восхищает. Великолепная логика!
— Вашему уму можно только позавидовать! — говорю я. — Только зачем мне убивать мужа?
— Из ревности, — говорит Робеспьер. — Он вам изменял, а ваша гордость и честолюбие не позволили вам смириться с этим.
— Ох, ревность, конечно, — страшное дело, — киваю я. — Но сразу убивать… Почему вы так решили?
Депутат колеблется.
— Я не хотел говорить это, мадам… Ведь вы умираете, не так ли? — несмело произносит он.
Я вздрагиваю.
— Это ваше? — спрашивает Робеспьер, протягивая мне окровавленный платок. — Я сразу заподозрил, что вы больны: сильная бледность, постоянный блеск в глазах. Я хорошо помню признаки чахотки. Ею болела моя младшая сестра Анриетта. Именно состоянием вашего здоровья обеспокоен доктор Друо. Помню, кузен вашего мужа сказал: «Он интересуется ее здоровьем чрезмерно, будто она должна умереть». Именно ради вашего спокойствия Друо не стал говорить, что смерть вашего мужа была подозрительной.
Я поражена. Он разгадал мою тайну. Молодец, его можно поздравить. Все равно я не раскаиваюсь, я должна была отомстить!
Я, Максимильен Робеспьер, с восхищением смотрю на эту женщину. Великолепное спокойствие.
— Вы не смогли простить мужу измены, — продолжаю я. — Вы любили его и искренне переживали его смерть. Однако гордость и ревность взяли верх. Такие женщины, как вы, не прощают.
— Это так, — произносит дама. — Когда я узнала, что он изменяет мне, у меня было такое чувство, что мне воткнули нож в спину. Я не могла смириться с тем, что я умру, а он заполучит все и будет наслаждаться жизнью. Ведь он знал, что я умираю, и осмелился так себя вести! Я должна была отомстить! Мне нечего терять! Я не жалею о содеянном. Единственное, мне жаль Планш, бедняжка. Потом я честно попыталась предотвратить другую гибель, я высыпала отравленный табак. Надо было, конечно, заменить его на свежий, но я была в расстроенных чувствах и не подумала об этом.
